Церковь Покрова Пресвятой Богородицы в Марфо-Мариинской обители сестер милосердия

Б. Ордынка, 34а

Кроме Марфо-Мариинской, в Москве существовали и другие обители сестер милосердия: Иверская в Замоскворечье; Покровская на Покровской улице и Александровская на Госпитальной пл. - о них см. в части "Город в границах 1917 г.". Приближаясь по условиям жизни и уставу к монастырю, общины сестер милосердия все-таки в полном смысле не были таковыми - большинство сестер не постригалось, а главной целью существования общин была помощь мирянам.

"Церковь Покрова построена архитектором А. В. Щусевым. Закладка была 22 мая 1908 г., освящение - 8 апреля 1912 г."[1].

До настоящего времени сохранилась вмурованная в северо-восточную часть абсиды белокаменная закладная доска с текстом: "Во имя Отца и Сына Святого Духа. При державе Благочестивейшаго Самодержавнейшаго Великого Государя Императора НИКОЛАЯ II АЛЕКСАНДРОВИЧА, в личном присутствии Ея Императорского Высочества Великой Княгини ЕЛИЗАВЕТЫ ФЕОДОРОВНЫ, их Высочеств Принцессы Баттенбергской ВИКТОРИИ, дочери ея Принцессы Луизы и их Королевских Высочеств Королевича Греческого АНДРЕЯ с супругой Королевной АЛИСОЙ, в служении Преосвященного Трифона епископа Дмитровского, протоиереев Константина Зверева и Митрофана Сребрянскаго, в присутствии художника М. В. Нестерова и строителя Храма архитектора А. В. Щусева, заложися Храм сей во имя Покрова Пресвятыя Богородицы в лето от сотворения мира 7416, от Р. ХР. 1908-е Мая 22-го на день Вознесения Господня. Аминь".

Судьбы основных деятелей, присутствовавших при закладке храма, сложились по разному. Принцесса Виктория, сестра в. к. Елизаветы Феодоровны и императрицы Александры Феодоровны, после их гибели добилась переноса останков в. к. Елизаветы и келейницы ее Варвары в 1920 г. из Пекина в Иерусалим, где они покоятся доныне (подробнее см. ниже). О самой великой княгине и духовнике ее прот. Митрофане Сребрянском также подробнее рассказывается ниже. Викарный еп. Московской епархии Трифон Дмитровский (впоследствии митрополит; в миру князь Туркестанов) был одним из самых почитаемых в народе владык-архипастырей. На неосуществленной картине П. Корина "Уходящая Русь" (Корин был женат на воспитаннице Марфо-Мариинской обители, доныне здравствующей и проживающей в его мастерской-музее на Б. Пироговской улице) владыка Трифон должен был быть главным действующим лицом - духовенство, ведомое еп. Трифоном, как явствует из сохранившегося эскиза (находится в той же мастерской-музее), изображено покидающим навсегда Успенский собор Кремля после последней в нем службы. Среди подготовительных материалов, хранящихся в музее-мастерской, обращает на себя внимание хороший отдельный портрет митр. Трифона. "Владыку Трифона" и по сей день помнят многие православные старожилы в Москве; часто можно видеть в их домах его фотографии. Он скончался в 1930-х гг. в гонении, в весьма стесненных обстоятельствах.

Митрополит Московский (впоследствии Петроградский, а перед самой гибелью и Киевский - он единственный занимал все три главные русские кафедры) Владимир, в миру Василий Никифорович Богоявленский, сам постригал в монашество вел. кн. Елизавету Феодоровну. В 1918 г. он стал первым из новомучеников Российских. Вот что рассказывает о его мученической кончине 25 января 1918 г. один из первых некрологов, напечатанный в журнале "Огонек" в 1918 г.[7]: "Известие о мученической кончине митрополита Владимира потрясло весь верующий православный люд России. В своем докладе членам церковного Собора всероссийский Патриарх Тихон передает со слов лица, приехавшего из Киева, между прочим, следующие подробности, предшествовавшие убийству: "В Киево-Печерскую Лавру явилась группа солдат и красногвардейцев, которые осведомлялись: "Стреляли ли со стен Лавры из орудий и кто является "хозяином" Лавры? Им ответили, что настоятелем Лавры является митрополит Владимир. Тогда банда вооруженных и озлобленных людей ввалилась в покои митрополита, произвела там кощунственный обыск и вывела митрополита из Лавры неизвестно куда. На следующий день у стен Лавры был найден изуродованный труп Владыки. На теле митрополита обнаружено несколько огнестрельных и штыковых ран". Тело убитого Владыки обнаружено было в расстоянии 150 саженей от ворот Лавры. Убитый лежал на спине, покрытый шубой; на нем не оказалось панагии, клобучного креста, чулок, сапог с галошами и золотых часов с цепочкой. Медицинским освидетельствованием на теле покойного обнаружены следующие ранения: огнестрельная рана у правой глазной щели, резаная рана покровов головы с обнажением кожи, колотая рана под правым ухом и четыре колотые раны губы, две огнестрельные раны в области правой ключицы, развороченная рана в области груди с вскрытием всей грудной полости, колотая рана в поясничной области с выпадением сальника и еще две колотые раны груди. Убиенному Владыке было 70 лет.

Всероссийский Священный Собор 5/18 апреля 1918 г. издал определение "О мероприятиях, вызываемых происходящим гонением на Православную Церковь". В связи с мученической кончиной митр. Владимира 25 января 1918 г. пункт 5 определения гласит: "Установить по всей России ежегодное молитвенное поминовение в день 25 января или в следующий за сим воскресный день (вечером) всех усопших в нынешнюю лютую годину исповедников и мучеников"[12]. Та же дата установлена для празднования всех новомучеников Российских после причисления их к лику святых Собором русской православной церкви за границей 1 ноября 1981 г.

"Церковь Покрова Марфо-Мариинской обители построена на средства ее высочества вел. кн. Елизаветы Феодоровны по проекту академика А. В. Щусева. Роспись произведена академиком живописи М. В. Нестеровым. Стоимость храма около 200 000 руб."[3].

"В росписи храма участвовал и ученик М. В. Нестерова П. Д. Корин"[4].

"На днях (сент. 1917 г.) в Марфо-Мариинской обители было совершено освящение нового храма-усыпальницы в честь Бесплотных сил и всех святых. Он очень невелик и помещается внизу собора Покрова. Внутри отделан весьма благолепно; иконостас в древнем стиле покрыт басмой, образа в византийском стиле. В алтаре старинные иконы в серебряных ризах; ценная утварь из серебра. Торжество возглавил настоятель храмов обители прот. Митрофан Серебрянский; пели сестры-послушницы"[27].

"Купол храма крыт красной медью. На западной части по углам устроены две звонницы. 12 колоколов подобраны в музыкальном звуке под знаменитые колокола собора в Ростове Ярославском. "Ростовский звон" устроен о. диаконом Померацевым. На среднем полукружии алтаря помещена превосходная из мозаики икона Божией Матери по рисунку художника Нестерова. На этой же стене ряд барельефов из белого камня. Внутри стены украшены превосходной фресковой живописью Нестерова. На восточной стороне трапезы замечательная по содержанию картина Нестерова, изображающая "труждающуюся и обремененную Русь, идущую навстречу Христу". Слева от ворот часовня с иконостасом, наверху купол с крестом. Здесь сестры обители будут неусыпно читать псалтырь по умершим сестрам и благотворителям обители"[5]...

Эти росписи в основном сохранились до наших дней. В 1979 г. в книге о Нестерове было напечатано[6] следующее: "Основную, большую часть храма занимала трапезная, именуемая аудиторией, предназначенная для нравственно-религиозных бесед, лекций, диспутов. В ней, на главной стене, против входа, помещается главная композиция Нестерова - "Путь ко Христу" - "Будьте как дети и войдете в Царство Небесное". Композиция из 25 фигур, протяженность ее более 10 метров. В самой церкви также работы Нестерова: иконостас, царские врата, композиция "Христос у Марфы и Марии", триптих "Утро Воскресения", "Покров Богородицы" и "Христос и литургия ангелов"; подкупольное изображение Саваофа. Снаружи художник исполнил две мозаики".

В стене обители, выстроенной в псковском стиле по Б. Ордынке, до сих пор сохранилось углубление от ящика, в который бросали записки с просьбами о вспомоществовании (Н. И. Якушева).

"В ряду благотворительных учреждений Москвы выделяется своей многосторонней деятельностью и особенностью своего строя Марфо-Мариинская обитель милосердия. Здесь находят медицинскую помощь женщины, нуждающиеся в операциях или трудном лечении. Больница небольшая ввиду того, что главная цель сестер - нести свою помощь вне стен Обители: в подвалы, чердаки и углы непокрытой и вконец обездолевшей нищеты. Амбулатория Обители, при помощи врачей и превосходно оборудованных кабинетов, лечит бесплатно, с даровой раздачей лекарств из своей аптеки, ежегодно по нескольку тысяч бедняков, не бросая их и по излечении. В своей столовой она раздает на дом больным обеды даром не менее 300 в день; обучает в своей воскресной школе девушек и женщин, работающих на фабриках, в мастерских и т.п.; устраивает духовно-нравственные собеседования с народом; выдает бесплатно желающим из своей библиотеки книги; в своем приюте воспитывает девочек-сирот. Великая княгиня получает до 12 000 прошений в год, которые главным образом проверяются сестрами.

Великая княгиня Елизавета Феодоровна, посвящая свою жизнь обездолившим людям, решила создать для помощи им свое, в духе учения Христа, учреждение милосердия. Приняв в 1910 г. посвящение от Московского митр. Владимира, великая княгиня стала настоятельницей обители. Старшие сестры Обители также получили церковное посвящение на свое служение Обители. Устроена она и оборудована на собственные средства ее высочества и немногих благотворителей; жизнь ее близка к иноческой. Свое послушание сестры Обители несут и в ее храмах чтением и пением, и работами в ее лечебных учреждениях в виде медицинской помощи и ухода за больными, и трудом в аптеке, и рукоделием в мастерской, и обучением детей в школе, и посещением больных и бедных за стенами Обители в жилищах нищеты. Великая война 1914-1916 гг. наложила на это учреждение новые обязанности. По воле государя императора великая княгиня заведует благотворительной помощью воинам в Москве и Московской губернии, вместе с тем имеет попечение о семьях лиц, призванных на войну. Марфо-Мариинская больница превращена в лазарет 1-го разряда, и сестры Обители посвящают воинам свой труд, а также вне своих стен работают в отделении лазарета, в своем Убежище для слепых воинов и в летучих отрядах, в командах выздоравливающих и в учреждениях Комитета ее высочества: как ясли, дешевые квартиры и столовые. В настоящее время Обитель приютила в своих стенах Холмский женский Турковицкий монастырь с его учреждениями (120 монахинь и до 200 детей)"[8]. Сестры этой эвакуированной из-за военных действий обители были поселены в принадлежавшем вел. кн. доме в Старомонетном пер., 33, позади обители. Там они в 1915 г. освятили домовую церковь преп. Елизаветы, ныне разоренную.

Вел. кн. Елизавета Феодоровна была старшей сестрой императрицы Александровны Феодоровны - обе принадлежали по рождению к Гессен-Дармштадтскому герцогскому дому, родственному доныне правящей в Великобритании Ганноверской династии. Вел. кн. Елизавета первой прибыла в Россию, будучи выдана замуж за дядю будущего императора Николая II - вел. кн. Сергея Александровича, московского генерал-губернатора. В японскую войну она вместе со своим мужем заботилась об облегчении участи вдов и сирот убитых воинов. 4 февраля 1905 г. вел. кн. Сергей Александрович был убит бомбой, брошенной эсером-террористом Каляевым под его карету в Кремле. После гибели мужа вел. кн. просила у императора за жизнь убийцы и даже посетила его в заключении, где призывала к раскаянию (к сожалению, тщетно...). На месте гибели супруга на Сенатской пл. Кремля она поставила памятник-распятие (работы Васнецова) с надписью: "Отче, отпусти им, - не ведают бо, что творят". От убиенного мужа вел. кн. унаследовала председательство в Российском Палестинском обществе (существует поныне).

С этого времени она посвятила себя благотворительности. Еще до замужества, после случившегося в юных годах видения, она дала обет девственности. Его она сохранила и в браке, поставив это условием его заключения. Почти сразу после свадьбы она перешла в православие.

"Продолжительный траур по великому князю, когда она замкнулась в свой внутренний мир и постоянно пребывала в храме, был первою естественною гранью, отдалившей ее от обычной до сих пор жизненной обстановки. Переход из дворца в приобретенное ею здание на Ордынке, где она оставила для себя только две-три очень скромные комнатки, означал полный разрыв с прошлым и начало нового периода в ее жизни.

Отныне ее главной заботой стало устройство общины, в которой внутреннее духовное служение Богу органически соединено было бы с деятельным служением ближним во имя Христово. Это был совершенно новый для нас тип организованной церковной благотворительности: поэтому он обратил на себя общее внимание. (...)

Очень знаменательно самое наименование, какое великая княгиня дала созданному ей учреждению - Марфо-Мариинская обитель: она предназначалась быть как бы домом Лазаря, в котором так часто пребывал Христос Спаситель. Сестры обители призваны были соединить и высокий жребий Марии, внемлющей вечным глаголам жизни, и служение Марфы, поскольку они опекали у себя Христа, в лице его меньших братий. Оправдывая и поясняя свою мысль, приснопамятная основательница обители говорила, что Христос Спаситель не мог осудить Марфу за оказанное Ему гостеприимство, ибо последнее было проявлением ее любви к нему. Он предостерегал только Марфу и в лице ее женщину вообще, от излишней хлопотливости и суетности, способной отвлекать ее от высших запросов духа.

Быть не от мира сего и, однако, жить и действовать среди мира, чтобы преображать его, - вот основание, на котором она хотела утвердить свою обитель. (...) Во внутренней жизни последней царил почти монастырский строй: но и вне ее деятельность выражалась в лечении приходящих и клинических, помещенных в самой обители, больных, в материальной и нравственной помощи бедным, в призрении сирот и покинутых детей, которых так много гибнет в каждом большом городе.

Здесь нельзя не упомянуть о том, что великая княгиня имела в виду воспитать особых сестер для духовного утешения тяжких больных, стоящих на краю могилы. "Не страшно ли, говорила она, что мы из ложной гуманности стараемся усыплять таких страдальцев надеждою на их мнимое выздоровление. Мы оказали бы им лучшую услугу, если бы заранее приготовили их к христианскому переходу в вечность".

Особенное внимание великая княгиня обратила на несчастных детей Хитрова рынка, сирот и бесприютных, несших на себе печать проклятия за грехи своих отцов, детей, рождавшихся на этом мутном "дне" Москвы, чтобы поблекнуть прежде, чем они успели расцвести. Многие из них были взяты в устроенное для них общежитие для мальчиков, где они быстро возрождались физически и духовно; за другими было установлено постоянное наблюдение на местах их жительства. Силою любви и христианского воспитания недавние бродяги улицы превратились в честных и исполнительных юношей, составивших всем известную в Москве артель посыльных. Великая княгиня во всей ее деятельности изыскивала новые пути и формы благотворительности, в которых иногда отражалось влияние ее первой западной родины, опередившей нас в организации общественной помощи и взаимопомощи. Дом для молодых девушек работниц и учащихся давал им дешевую или бесплатную квартиру и спасение от той же развратной улицы. Ею организованы: бесплатная лечебница, амбулатория, курсы сестер милосердия, бесплатная столовая, в мировую войну лазарет тяжело раненых. (...) Сестры Марфы и Марии навещали бедных и больных, оказывали им всевозможную помощь, заботились о их детях, убирали их помещения и всюду вносили с собой радость и мир. Но самые трудные должности всегда выполнялись настоятельницей монастыря, которая чувствовала в самой себе мощь, необходимую для достижения ее цели. Многочисленные доклады и приемы, рассмотрение разного рода просьб и ходатайств, поступивших к ней со всех концов России, и другие дела, наполняли обыкновенно весь ее день, доводя ее часто до полного утомления. Это не мешало ей, однако, проводить ночь у постели тяжело больных или посещать ночные службы в Кремле и в излюбленных народом церквах и монастырях в разных концах Москвы.

Она занимала три крошечные комнаты, белые и чистые, отделенные от госпиталя церковью. Единственная находящаяся в них мебель были плетеные стулья, а на стенах висели лишь одни иконы, дарованные ей теми, которые любили ее и ценили. Спала она на деревянной кровати, без тюфяка и на жесткой подушке, но, изнуренная после тяжелых дневных забот, она быстро засыпала. Зачастую сон ее продолжался не более 2-3 часов в сутки, но бывало, что и часть этого времени посвящалась друзьям, умолявшим ее не отказать принять их в поздний час. В полночь она вставала на молитву в своей церкви, а затем обходила всю больницу. В тех случаях, когда кто-либо из больных давал ей повод для серьезных опасений, она сидела у его изголовья вплоть до рассвета, стараясь облегчить его страданья. (...)

В числе учреждений всякого рода она основала одно - для неизлечимых чахоточных женщин наибеднейшего класса и навещала этот "Мертвый Дом" два раза в неделю. Зачастую пациентки выражали ей свою признательность обнимая ее, не задумываясь над опасностью заразы, но она ни разу не увернулась от их объятий. Этому учреждению она была особенно преданна. Главной ее целью было предоставить удобства и немного роскоши прислугам, рассчитанным с момента обнаружения их болезни, так как госпитали отказывались их принять, и несчастным женщинам ничего больше не оставалось делать, как умирать в жестокой нищете. (...)

По смерти своего мужа, она разделила все свои драгоценности на три части: одна из них была возвращена казне, другая часть была распределена между ближайшими ее родственниками, и третья, самая обильная часть, пошла на пользу благотворительной деятельности. Великая княгиня ровно ничего себе не оставила, не исключая и своего обручального кольца; единственное украшение, которой она носила, был деревянный крест, висевший на белой ленте вокруг ее шеи. (...)

Особенным вниманием и поддержкой с ее стороны пользовались все учреждения церковного, благотворительного или научно-художественного характера. Горячо ратовала она также за сохранение наиболее ценных бытовых обычаев и преданий, которыми так богата была жизнь старой любимой ею Москвы. Все храмы, созданные ею, особенно главный храм обители, построенный по новгородско-псковским образцам известным архитектором Щусевым и расписанный кистью Нестерова, отличались выдержанностью стиля и художественною законченностью внешней и внутренней отделки. Церковь-усыпальница, помещенная ею под сводами этого последнего храма, также вызывала общее восхищение своею умиротворяющею теплотою. Богослужение в обители всегда стояло на большой высоте, благодаря исключительному по своим пастырским достоинствам духовнику, избранному настоятельницею: время от времени она привлекала сюда для служения и проповеди и другие лучшие пастырские силы Москвы и отчасти всей России. Для нее, как истинной христианки, не было, по выражению Гоголя, "оконченного курса"; она всю жизнь оставалась ученицей, одинаково добросовестной, как и смиренной. (...)

2 апреля 1910 г. она заменила светские одежды на монашеские в церкви св. сестер Марфы и Марии одновременно с 30 другими женщинами, жаждущими оказаться ей полезными в ее борьбе с людскими страданиями.

То была удивительная служба, запечатлевшаяся в памяти всех, принявших в ней участие. Великая княгиня покинула мир, в котором она сыграла яркую роль, чтобы войти, по ее же собственным словам, в более великий мир, в мир бедных и страдающих. Епископ Трифон, в мире известный как князь Туркестанов, дал ей эту одежду с пророческими словами: "Эта одежда скроет Вас от мира, и мир будет скрыт от Вас, но она в то же время будет свидетельницей Вашей благотворной деятельности, которая возсияет пред Господом во славу Его". (...)

Сосредоточив свою деятельность вокруг обители, великая княгиня не порывала связи и с другими общественными учреждениями благотворительного или духовно-просветительного характера. Едва ли не самое первое место среди них принадлежало Православному Палестинскому обществу, которое было вызвано к жизни ее почившим супругом в. к. Сергеем Александровичем. Унаследовав от него председательство в этом обществе, она подражала ему в заботах о Сионе и о русских паломниках, устремившихся в Св. Землю. Ее заветным желанием было самой приобщиться к ним, хотя она уже посетила ранее святые места вместе с покойным великим князем; но непрерывные дела мешали ей надолго оставить Россию для Святого Града. Увы! Никто тогда не предвидел, что она придет в Иерусалим уже по смерти, чтобы найти себе здесь место вечного упокоения. В палестинском деле она проявляла не только любовь к Святой Земле, но и большую деловую осведомленность, как будто она непосредственно руководила всеми учреждениями Общества. В последние годы пред войной ее занимала мысль о сооружении достойного русского имени подворья в Бари с храмом в честь Святого Николая.

С наступлением войны она с полным самоотвержением отдалась служению больным и раненым воинам, которых посещала лично не только в лазаретах и санаториях Москвы, но и на фронте.

Вдовствующая императрица, молодая государыня и великая княгиня Елизавета Феодоровна разделили между собой оба фронта: Восточный, или Германский, и Южный, или Австрийский, не говоря уже о Турецком фронте, хотя и меньшего масштаба, но по ожесточенности борьбы не уступавшему первым двум. (...)

Революционную бурю она встретила с замечательным самообладанием и спокойствием.

В первый день революции, 1 марта 1917 г., взбунтовавшаяся толпа окружила ее дом, к которому также подъехал экипаж, полный людей, большею частью из выпущенных на волю арестантов, пришедших за ней, чтобы доставить ее в зал городской думы в качестве германской шпионки. Она услала всех испуганных женщин в заднюю часть дома и вышла к пришедшим за ней людям. "Что вам от меня нужно?" - спросила она.

"Мы пришли за вами, чтобы предать вас суду. У вас спрятано оружие и германские князья скрываются в вашем доме".

"Войдите, - сказала она, - ищите везде, но пусть лишь пятеро из вас войдут".

"Оденьтесь, чтобы идти с нами", - заявили они.

"Я настоятельница монастыря, - сказала она, - и должна сделать кое-какие распоряжения и проститься с моими сестрами". Она собрала сестер в церкви для пения молебна. Затем, обращаясь к революционерам, сказала: "Войдите в церковь, но оставьте ваше оружие у входа". Они последовали за нею. После молебна она подошла ко кресту, приглашая революционеров следовать за нею. Под влиянием ее необычайного спокойствия, они пошли за нею и приложились ко кресту. "Теперь идите за поисками того, что вы думаете у меня найти". Священник о. Митрофан Серебрянский пошел с ними, и они вскоре вернулись к шумящей вне монастыря толпе со словами: "Это монастырь, и ничто больше". (...)

Опасность как будто миновала. По прошествии некоторого времени члены правительства, в состав которого в то время все еще входили умеренные элементы, отправились в Общину, чтобы извиниться за беспокойство, причиненное этой группой арестантов, и заверить великую княгиню о их непричастности к таковым. Она их приняла и справилась о ходе революции.

"Вы хотите слышать от нас правду?" - спросили они.

"Да, я хочу, чтобы вы всегда говорили мне правду".

"Сегодня первый день социальной революции, и у нас нет никаких средств борьбы с надвигающейся на нас волною анархии. Мы пришли просить ваше высочество переехать в Кремль, где нам будет легче Вас охранять".

"Я выехала из Кремля не с тем, чтобы вновь быть загнанной туда революционной силой. Если вам трудно охранять меня, прошу вас отказаться от всякой к этому попытки".

Она продолжала жить в общине, ухаживая за солдатами в своем госпитале, в котором она также бесплатно кормила наибеднейших людей; в общем она не внесла какой бы то ни было перемены в свой образ жизни, кроме как той, что она с еще более одухотворенным пылом приступала к молитве. (...)

У нее не было и тени озлобления против неистовств возбужденной толпы: "народ - дитя, он неповинен в происходящем, - кротко говорила она, - он введен в заблуждение врагами России".

Она пишет одному из старых друзей: "Россия и ее чада в данный момент не ведают, что делают, наподобие больного ребенка, которого каждый во много раз ценит в таком состоянии, чем когда он весел и здоров. Каждый стремится облегчить его страдания, помочь ему и научить его терпеливо переносить все невзгоды. Это как раз то, над чем я с каждым днем больше и больше задумываюсь".

Не приводили ее в уныние и великие страдания и унижения, выпавшие на долю столь близкой ей царской семьи. "Это послужит к их нравственному очищению и приблизит их к Богу", - с какою-то просветленною мягкостью заметила она однажды.

В течение последних месяцев 1917 г. и в начале 1918 г. советская власть, к общему удивлению, предоставила Марфо-Мариинской обители и ее начальнице полную свободу жить, как они хотели, и даже оказывали им поддержку в смысле обеспечения населения обители жизненными продуктами. Тем тяжелее и неожиданнее для последней был удар, постигший ее на Пасхе, когда великая княгиня внезапно была арестована и отправлена в Екатеринбург.

Наступившие страдания могли бы быть избегнуты, если бы она этого пожелала, но великая княгиня пошла на сей путь добровольно. Весною или летом 1917 г. шведский министр приехал в Москву по особому поручению германского императора, чтобы посоветовать великой княгине покинуть Россию, где ужасающие происшествия должны были неминуемо свершиться. Шведский министр, будучи представителем нейтральной державы, был принят великой княгиней и настаивал на последовании совету германского императора. Она внимательно выслушала его и ответила, что ей тоже казалось, что ужасающие времена не за горами, но что она решила разделить судьбу той страны, которую она считала за свою, и не может оставить на произвол судьбы сестер своей Общины. После этого она встала, и прием был таким образом закончен. Так великая княгиня собственноручно подписала свой смертный приговор.

В первые дни революции даже большевики не решились сразу покуситься на высокую настоятельницу Общины. Немецкое командование в лице графа Мирбаха добилось согласия большевистской власти на вывоз за границу великой княгини. Но сама великая княгиня категорически отказалась покинуть пределы России. Мирбах после Брест-Литовского мира два раза просил великую княгиню принять его и оба раза получил отказ. Она отказалась от каких-либо сношений с представителями вражеской державы. Русским же великая княгиня говорила: "Я никому ничего дурного не сделала: будь воля Господня!"

Наконец большевики послали ей распоряжение покинуть Москву и присоединиться к государю и его семье в Екатеринбурге. Она просила дать ей два часа, чтобы сделать необходимые приготовления для дальнейшего пути, но ей в этом было отказано. Выехала она под конвоем латвийской гвардии и в сопровождении преданной ей послушницы сестры Варвары.

Ей сказали, что на новом месте она будет сестрой милосердия. Ей предоставили отдельное купе в дороге и все удобства. Она очень радовалась предстоящей встрече со своей сестрой императрицей и была этим воодушевлена в дороге. Оставленная же ею обитель пребывала в это время в слезах и печали. Однако, прибыв в Екатеринбург, великая княгиня не получила свидания с семьей государя. Послушнице удалось быть у дома царственных заключенных для какой-то передачи и видеть только через щели забора самого государя где-то в саду или у окна.

Известно, что великая княгиня дважды снеслась со своим духовником отцом Митрофаном Серебрянским. Первый раз она написала ему, что латвийские солдаты вначале очень грубо с ней обращались, но затем стали гораздо снисходительнее, вследствие чего они были заменены русской гвардией, солдаты которой были бесцеремоннее и жестче. Второе письмо заключало в себе просьбу, чтобы Московский Патриарх, который тогда еще был на свободе, ходатайствовал о получении для нее разрешения перейти на вегетарианскую пищу, к которой она привыкла. Святейший Патриарх Тихон пытался при помощи церковных организаций, с которыми на первых порах считалась большевистская власть, принять меры к ее освобождению, но безуспешно. Потом пребывание великой княгини в ссылке обставлено было одно время даже некоторыми удобствами: она была помещена в женском монастыре, где все сестры в ней принимали самое искреннее участие; особенным утешением для нее было то, что ей беспрепятственно разрешено было посещать церковные службы.

Весной 1918 г., вслед за прибытием государя с семьей из Тобольска, в Екатеринбург были привезены из Перми и помещены в грязной гостинице великий князь Сергей Михайлович с его слугой, по фамилии Ф. Ремез, князья Иоанн, Константин и Георгий Константиновичи и князь Владимир Палей, 20 лет. С ними плохо обращались, поместили всех в одну комнату, кормили впроголодь, но позволяли иногда выходить на улицу, и они могли встречаться с людьми и навестить даже знакомых.

В конце мая великую княгиню и всех ее родственников перевезли в Алапаевск поблизости от Екатеринбурга и поместили в "Напольной школе" на краю города под охраной караула. Великая княгиня с разрешения властей сначала ходила в церковь, много работала в огороде, своими руками полола грядки и устраивала цветочные клумбы, рисовала и много молилась. Завтраки и обеды ей подавались в комнату; остальные заключенные кушали вместе.

Было какое-то общение с населением, потому что к здравствующим членам царственного дома из вещей великой княгини попало полотенце деревенского грубого полотна с вышитыми голубыми цветами и надписью, орфографию которой сохраняем: "Матушка Великая Княгиня Елисавета Феодоровна не откажись принять по старому русскому обычаю хлеб-соль от верных слуг царя и отечества, крестьян Нейво-Алопаевской волости, Верхотурского уезда".

Великая княгиня по временам еще посылала слова ободрения и утешения глубоко скорбившим об ней сестрам ее обители.

Так продолжалось до роковой ночи 5/18 июля. В эту ночь она внезапно была вывезена вместе с прочими царственными узниками. Убийство произошло в 12 верстах от Алапаевска по Верхотурскому тракту в шахте под названием "Нижняя Селимская".

Застрелен был только великий князь Сергей Михайлович. Остальные брошены в шахту живыми, с завязанными глазами. Бросив в шахту людей, палачи бросали туда ручные гранаты, а затем разный хлам. Шахта была глубиною 28 саженей, но трупы великой княгини и князя Иоанна Константиновича были найдены на одной глубине в 7 с половиной сажень, на выступе шахты. Великая княгиня была жива довольно долго. Возле шахты слышалось церковное пение, которое продолжалось весь следующий день. Проезжавший мимо крестьянин, услышав это пение, в страхе погнал лошадей в сторону фронта белых, которые были поблизости, и сообщил им об этом. Те упрекнули его за то, что он не бросил в шахту хотя бы хлеба. Прибывшие затем белые извлекли трупы убитых. Расследование показало, что великая княгиня сделала перевязку князю Иоанну Константиновичу, будучи сама тяжело ушиблена. Вскрытие ее трупа показало следующее: в головной полости, по вскрытии кожных покровов, обнаружены кровоподтеки - на лобной части величиною в детскую ладонь и в области теменной кости - величиной в ладонь взрослого человека, кровоподтеки в подкожной клетчатке, в мышцах и на поверхности черепного свода. Кости черепа целы. Около тела великой княгини - две неразорвавшиеся гранаты, а на груди - икона Спасителя. Великая страстотерпица пела себе и другим надгробные или благодарственные и хвалебные Богу песни до тех пор, пока для нее не зазвучали уже райские напевы. Так вожделенный для нее мученический венец увенчал ее главу и приобщил ее к сонму святых"[12].

"По показаниям следственной комиссии, тело было совершенно не тронуто тлением.

В июне 1919 г. игумен Серафим из Перми перевез останки алапаевских жертв в Читу, в 1920 г. - в Пекин, а в ноябре 1920 г. останки Елизаветы Феодоровны и келейницы ее Варвары по настоянию сестры великой княгини принцессы Виктории через Шанхай и Порт-Саид были перевезены в Иерусалим. 15 января 1921 г. их встречали и погребли в крипте под церковью св. Марии Магдалины русского женского Гефсиманского скита; отпевание возглавил Патриарх Иерусалимский Дамиан. В этом храме Елизавета Феодоровна побывала со своим мужем еще в 1889 г. при его закладке (храм посвящен небесной покровительнице супруги Александра II Марии Александровны, незадолго перед тем скончавшейся). Елизавета Феодоровна тогда подарила храму служебное Евангелие и утварь (хранящиеся здесь поныне) и - выразила желание, чтобы ее похоронили именно здесь..."[13].

"После причисления великой княгини Елизаветы Феодоровны и верной келейницы ее Варвары к лику святых в сонме Новомучеников Российских Собором Русской Православной Церкви за границей 1 ноября 1981 г., 1 мая 1982 г., на неделю жен-мироносиц, состоялось торжественное открытие и перенесение мощей их в Гефсиманской обители из крипты в новые саркофаги посреди главного храма. Прославление приветствовал Патриарх Матери христианских церквей - Иерусалимской церкви - Диодор. "Ваше прибытие сюда свято, - сказал он прибывшим на прославление иерархам Русской Православной Церкви за границей, - как свято и дело канонизации новомучеников, ибо и то и другое касается людей, претерпевших мучения за Православие". При торжестве явственно ощущалось исходившее от св. мощей новомучениц благоухание; при открытии в них было обнаружено миро"[14].

"В 1929 г. Замоскворецкий Совет решил приспособить храм под аудиторию"[28]. "В нем открылся дом санитарного просвещения"[29].

По сведениям сотрудницы ЦГРМ Л. Б. Максимовой, занимающейся историей обители, церковь Покрова была обращена в клуб Санпросвета; в храме разместился кинозал. Картины показывались на западной стене трапезной, а посреди солеи установлена статуя Сталина. Вход в кино был с востока, и в ризнице сделаны нужники. Удалось лишь укрыть росписи от уничтожения, скрыв их под щитами.

Из посмертных чудес, сотворенных Елизаветой Феодоровной, замечательно следующее, произошедшее с ее духовником прот. Митрофаном Серебрянским. В начале 1930-х гг., во время массового закрытия церквей и арестов священнослужителей, стали раз за разом вызывать на допросы и о. Митрофана; дело, по всей видимости, шло к аресту. На одном из последних допросов следователь в глумливом тоне потребовал рассказать о якобы имевших место в обители "оргиях", созывавшихся великой княгиней. Отец Митрофан ответил, что ничего подобного не было, да и быть не могло, так как великая княгиня была монахиней, отличалась высокой христианской нравственностью, а также до самой смерти пребыла девственницей. Священник при этом сказал, что доказательство последнего можно найти в медицинском протоколе операции, которую делал великой княгине профессор Снегирев. Следователь ничему этому не поверил и грубо приказал отцу Митрофану подумать до следующего раза, а в противном случае пообещал скорый расстрел. Однако последующего вызова пришлось ждать, к удивлению обвиняемого, более месяца.

(За это время произошел эпизод с интервью местоблюстителя Сергия, которое тот вынужден был дать корреспондентам "об отсутствии всяких репрессий" против Православной Церкви - в обмен на жизнь остававшихся на свободе священнослужителей. Как ни возмущались этой ложью в Москве, указывая, что даже родная сестра митрополита находилась тогда в лагере, но аресты действительно на время прекратились.)

Когда же, наконец, отец Митрофан был вызван на следующий допрос, то следователь вынужден был признаться, что, подняв документы, он-таки обнаружил снегиревский протокол и от данного обвинения отказывается. Это "спасло" прот. Митрофана: вместо расстрела он получил "всего лишь" десять лет лагерей, благодаря чему не попал во вторую волну арестов и вышел из заключения еще живым, скончался по выходе из ссылки в середине 1940-х гг.

Жизнь святой новомученицы Елизаветы Феодоровны, при наличии множества материалов, нашла и своего описателя-агиографа[18]. Память ее в Москве свято чтится.

19 марта 1945 г., по сведениям той же Л. Б. Максимовой, в храм Покрова пришли новые хозяева - Государственные центральные художественные реставрационные мастерские при комитете по делам искусств (ГЦХРМ). Они возникли еще в 1920-е гг. под руководством профессоров И. Грабаря и А. Анисимова и помещались в храме Николы на Берсеневке, где занимались реставрацией древнерусской живописи, но и это вскоре вызвало протест. Известный журналист Давид Иосифович Заславский (в молодости бундовец, потом последовательно меньшевик и большевик - последнее после 1917 г.) напечатал в 1931 г. в газете "За коммунистическое просвещение"[9] доносительный фельетон "Преподобные отцы-художники". Вот наиболее характерные места из него: "Попы у нас могут молиться хотя бы 24 часа в сутки и запускать какие угодно высокие ноты в небо. Но за всякую попытку сунуть свой божественный нос в дела мирские они должны отвечать по строгому закону пролетарской революции... Громадные музейные фонды после разработки могли снабдить образцами искусства не только советские музеи, но и заграничные. Излишки представляли собой ценную валюту для советского хозяйства (! - П. П.). Однако "профессора" были хоть и не попы, но по роду занятий близкие к поповству. И вот расследование РКИ, в котором деятельное участие приняли рабочие, раскрыло картину работы ЦГРМ. Что сделали профессора? Они тайно слили снова церковь и искусство. Они превратили мастерские в тайный церковный скит. Профессор Игорь Грабарь добровольно сделался отцом Игорем, архимандритом торгово-промышленного заведения. И профессор Анисимов сам себя рукоположил в отца Александра, келаря новой лавры под советской научной вывеской. Они получали икону как памятник искусства, а за приличную мзду отпускали ее на прокат верующим как предмет культа. Если какой-либо действующей церкви требовался ремонт, попики приходили к отцам-протопопам из ЦГРМ и сделка живо налаживалась. В этой церкви оказывались вдруг какие-то замечательно важные для науки и искусства "фрески" или архитектурные памятники и требовалось немедленно отпустить из советских складов требуемое количество строительных материалов. По заказу действующей церкви мастера из ЦГРМ исполняли новые иконы как заправские богомазы. Более того! Они подчищали старые, и попы выдавали это за "чудесное обновление". Они надували, словом, советскую власть всеми средствами и путями. Создав вокруг себя "верное" окружение, они чувствовали себя в ЦГРМ как за монастырской стеной. Они укрывали от советской власти ценности, придерживая их до "будущего времени", - они верили, что советская власть скоро падет, а пока старались использовать свое положение. Они оказывали приют всяким "бывшим" людям, и советские мастерские стали убежищем для всякого темного люда... Что они сделали, верные сыновья буржуазии? Они снова превратили науку в церковь, искусство - в богомазню!".

Вскоре после этого доноса ГЦХРМ были закрыты, а многие реставраторы репрессированы.

Остается добавить разве, что находящийся и по сей день в стенах Марфо-Мариинской обители Всероссийский художественно-реставрационный центр носит теперь имя академика И. Э. Грабаря.

Внутрь хода посетителям нет, но там сохранились почти все росписи. "Церковь Покрова; ограда с воротами и привратной сторожкой стоят на государственной охране под № 31"[16]. К сожалению, вторая церковь обители - жен-мироносиц Марфы и Марии по соседству с запада - на охране не стоит. В приходе соседней действующей церкви Всех Скорбящих Радость в 1990 г. воссоздано Марфо-Мариинское благотворительное общество, цель которого - продолжение деятельности послушниц обители[21, 22].

17 августа 1990 г. Патриарх Алексий II освятил памятник во дворе обители с надписью: "Великой княгине Елизавете Федоровне с покаянием", выполненный скульптором Вячеславом Клыковым[23-25]. А в конце того же года исполком Моссовета по письму Патриарха от 31.8.1990 г. принял решение возвратить обитель верующим.

В апреле 1992 г. на архиерейском соборе РПЦ великая княгиня Елизавета и инокиня Варвара причислены к лику святых новомучениц.